Волчья верность - Страница 26

– Не разглашать, – кивнул Тир. – Понятно. А почему?

– Он уже задает плохие вопросы. – Лонгвиец покачал головой.

– Это хорошие вопросы, Ильрис, – улыбнулся Батпыртау, – просто ты слишком скрытный. Ильрис-баатур собирается прибегнуть к пророческому дару, – продолжил он, глядя на Тира, – а поскольку это – прямое нарушение традиций Ям Собаки, он не хочет, чтобы об этом знал кто-то, кроме нас с тобой. Между тем все, у кого есть хоть немного ума, давно догадались, что Ильрис однажды уже использовал свой дар, чтобы помочь тебе, и не удивятся, если он сделает это снова. Но, – Батпыртау развел руками, – если Ильрис не хочет огласки, я думаю, мы должны прислушаться к его пожеланию. Тем более что тебе он пригрозил смертью, а с его точки зрения, это… мм, довольно убедительный аргумент.

– С моей тоже, – мрачно сообщил Тир.

– Очень хорошо, что вы так быстро нашли общий язык, – произнес начальник разведки без тени насмешки.

Бывают такие дни, когда каждое новое событие удивляет сильнее, чем предыдущее. И хорошо еще, что случается это нечасто. Тир едва успел осмыслить тот факт, что двое из его наиболее вероятных убийц решили помочь ему, как Лонгвиец огорошил его, одобрив истребление семьи Блакренов.

О том, что в Лонгви убийство восприняли неадекватно, Тир уже знал. Он удостоился за эту резню карикатуры от Адепта-13 – художника с мировой славой, до сей поры не обращавшего на него ни малейшего внимания – а карикатура сама по себе означала одобрительную реакцию. Все-таки лонгвийцы ну очень странные люди. И сам Лонгвиец – тоже. Хоть и не человек.

Убивая Блакренов, убивая их слуг, всех, кто оказался в доме, Тир испытывал непривычное чувство раздвоенности. Он понимал, что поддался эмоциям, знал, что поступает неправильно, создает сложности Эрику и, скорее всего, подписывает смертный приговор себе самому. Он всегда скрывал особо жестокие убийства, скрывал от императора, от остальных старогвардейцев, прекрасно зная, что их терпение имеет предел, но семью менира уничтожал в полном соответствии со своими новыми представлениями о том, как надо убивать. И это убийство он скрывать не собирался.

Потому что Блакрены должны были стать предупреждением для всех остальных. Для всех, кто попытается спрятать от него Риддина. Для всех, кто попытается отнять у него его законную добычу – Катрин.

И неважно, что сам он ненадолго переживет Блакренов.

Да, тогда это действительно было неважно. Значение имело только одно: раз и навсегда объяснить людям, что есть вещи, которые им не позволены.

Оказывается, ему это удалось.

– Маг отказался охранять ее, – сказал Лонгвиец. – Парнишка струсил, а ты был достаточно убедителен, чтобы институт порекомендовал остальным выпускникам держаться подальше от твоей женщины.

– Эрик был хорош, – вставил Батпыртау, – мне казалось, он должен уступить Моряку.

– Может, когда-нибудь, так и случится. Но не в этот раз.

Да, в этот раз Эрик сражался за своего демона с превосходящими силами противника, несмотря на все неприятности, которыми это грозило ему самому.

Тир все еще был полезен.

Оскил мог просто прийти и убить Тира фон Рауба. Что ему Эрик Вальденский с его обещанием защищать и не допустить убийства? Что может сделать император? Затеять войну с Оскландом? Так ведь керты связывают по рукам и ногам. Вызвать Оскила на суд чести? Именно так Эрик и поступил бы, он же сумасшедший, его величество, в некоторых вопросах и вовсе – невменяемый. Но бой с Мечником… это даже не смешно.

И все же Оскил не стал убивать. Ограничился тем, что назначил вознаграждение за голову Тира фон Рауба. И вдвое большую сумму – за Тира фон Рауба живого и относительно неповрежденного. Только и всего. За два прошедших месяца нашлось несколько желающих подзаработать, но всех их перехватили люди Клендерта. А в итоге всех их убил Тир фон Рауб.

Эрик не возражал.

Оскил, кажется, тоже.

– Мы будем искать не Катрин Зельц, а твоего сына. – Лонгвиец снова закурил. Ворон взлетел к нему на плечо и затоптался, топорща блестящие перья. – Мне понадобится твоя память, мальчик, вся целиком, твои воспоминания, твои мысли, твои инстинкты – все, что делает тебя тобой. Ты готов к этому?

– Тебя стошнит, – почти серьезно предупредил Тир. – Я же Черный.

– А я – пустой, – пожал плечами Лонгвиец, – мне без разницы.

Это продолжалось трое суток. Степан – были такие времена – курил дурманную траву, вдыхал дым, вызывающий видения и голоса, пытался, отрешившись от мира, найти свой путь, научиться пользоваться своим даром. Его дар был сродни Ильрисову, но Ильрис – ясновидящий, с ним говорят боги и духи, а Степан не слышал ни духов, ни богов, Степан умел складывать рассыпанные мозаики событий так, что получалось готовое, живое полотно.

Однако прежде чем он понял, что все, что потребно ему, – это ясный рассудок и сведения, любые, разные, бессвязные или кажущиеся таковыми, он много чего перепробовал. И три дня, три ночи, в течение которых шло сложное гадание, напомнили о тех далеких временах.

Время то ускоряло бег, то замедлялось так, что застывал в воздухе поднимающийся над трубками дымок. Сумрачный полог подернул небо, а море вставало стеной, и казалось, вот-вот обрушится на посеревшую землю. Ильрис гадал не на рунах и не на картах, не в хрустальном шаре, не на воде в серебре, не по следу птиц, не по путям ветра… Ильрис гадал на чужой нечеловеческой душе.

Плакал младенец – мать окрестила его сразу, на следующий же день после рождения. Шумел темный, обложенный тучами лес, и, пузырясь, стекала по трещинам коры густая кровь. Моря больше не было слышно – далеко до моря. Далеко до людей. Были женщина и мужчина, был лес, были имена, пока лишенные смысла.